И безрассудное приятие всего и всех, которым он так восхищался, было не чем иным, как признаком ленивого ум
И безрассудное приятие всего и всех, которым он так восхищался, было не чем иным, как признаком ленивого ума и пустого, невдумчивого характера. Как мог он увлечься такой женщиной? Как вообще выносил ее присутствие рядом? На эти вопросы существовал только один ответ; ответ, от которого делалось не по себе и начинало болеть сердце. Юный Матвей Рейми, человек, которым он когда-то был, отличался той же пустотой, эгоизмом и глупостью, что и она. Странно, как бы со стороны глядя на себя, подумал он, что ты даже не замечаешь, когда и какие в тебе происходят перемены. — Манта? Воспоминание о Брианне растаяло, он снова видел перед собой Драсни: Драсни, которая по доброй воле заплатила ужасную цену за спасение попавших в беду джанска, а потом отбросила болезненные воспоминания об этом, чтобы избавить Манту от мук совести. — Я спросила, нет ли у тебя желания еще поговорить, — сказала она. Он вздохнул. Да, ему очень хотелось разговаривать с ней, с утра и до поздней ночи, и так изо дня в день, из недели в неделю. Ему хотелось разговаривать с ней, и смеяться с ней, и быть с ней — пока оба они не постареют, не опустятся на Уровень Восемь и не закончат там свои дни в мире и покое. Но всего этого не будет никогда. А раз так, то какой смысл выторговывать еще несколько драгоценных мгновений? — Нет, все в порядке. — Манта забил хвостом. — Мне пора. — Он заколебался. — Прощай, Драсни. И... передай то же самое от меня Пранло. В последний раз хлестнув хвостом, он расправил плавательные пузыри и устремился вверх. — Манта? — окликнула его Драсни. — Постой! Не обращая на этот призыв внимания, он яростно работал плавниками, стараясь как можно дальше убежать от нее. В начале своей жизни на Юпитере он был всего лишь огромной занозой в хвосте каждого, с кем сталкивался. Позже он пытался исправить это, пытался как можно лучше служить своим друзьям и своему народу. Пытался искупить всю боль, огорчения и недовольство, причиной которых был. Пытался отплатить им добром за сделанный ему дар жизни. Достаточно ли он сделал, чтобы одно уравновесило другое? Он не знал. По большому счету он даже не знал, возможен ли тут вообще какой-то баланс. Недоброе слово, злобная мысль, лживый слух — разве можно все это смыть, будто ничего и не было? Или смерть так и не родившегося ребенка любимой? Нет, ни о каком балансе не может быть и речи. В его силах было лишь как можно лучше служить им и надеяться, что вред, нанесенный в прошлом, каким-то образом постепенно рассеется.