Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях не было. Обиженно тявкнув, она устрем
Собака, видимо, подумала, что над нею издеваются. А у меня и в мыслях не было. Обиженно тявкнув, она устремилась к моей ноге. Я успел повернуть ведро внутренностью к собаке и попытался надеть ей на морду. Собака уворачивалась. Произошла небольшая коррида. – Ну, не надо, Шарик, не надо, – сказала Тата. – Это свой. Она подошла к Шарику и потрепала его между ушей. Шарик посмотрел на меня с презрением и заполз в будку. Я нацепил ведро на крючок и бросил в колодец. Ручка ворота закрутилась, как пропеллер. Крючок вернулся без ведра. – Утопло, – сказал я. – Утонуло, – поправила Тата. – Пошли дурака Богу молиться!… Все! Никакой дистанции между нами уже не было. Меня разжаловали в рядовые. Я даже немного обрадовался, потому что теперь было проще. – Самой, между прочим, нужно мозгами шевелить, – сказал я. – Знакома ведь с этой системой. – Знакома, – согласилась Тата. – Это уже второе ведро. Первое было днем. – К концу нашей работы заполним весь колодец, – сказал я. – Нужно достать кошку, – сказала Тата. – Тебе собаки мало? – Крючок такой. Кошка называется, – сказала Тата. – Чтобы ведра доставать. – Хорошая погода, – сказал я, пытаясь сменить тему разговора. – А можно багром. – Воздух-то какой! – сказал я. – Я хочу спать! – вдруг капризно заявила Тата. Мы вышли со двора, но пошли почему-то не в ту сторону. Улица скоро кончилась, и мы пошли по траве. Трава была теплая. Тихо было вокруг. Где-то далеко блестело озеро. Посреди поля росло толстое дерево. Ветки у него начинались почти от земли. Мы влезли на дерево и устроились наверху, как птички. – И что? – спросила Тата. Она находилась веткой ниже. – Тихо! – сказал я. И начал читать такие стихи: «Выхожу один я на дорогу. Сквозь туман кремнистый путь блестит…» – Лермонтов! – объявила Тата. – В школе проходили. Я посмотрел на нее со сдерживаемой ненавистью. Раз в школе проходили, значит уже и не волнует? – «Ночь тиха, пустыня внемлет Богу, и звезда с звездою говорит…» – упрямо продолжал я. – Ты что, охмурить меня хочешь? – спросила Тата деловито. – Дура! – пропел я с верхней ветки. – Продукт эпохи. – Как-как? – заинтересовалась Тата. Видимо, так ее еще не называли. Я имею в виду – «продукт эпохи». – Дитя века, – пояснил я, – бесчувственное дитя века. – Старый чемодан, – сказала Тата и спрыгнула с дерева. – Чао! И она исчезла в темноте. Господи, что за походка! В каждом движении было столько презрения и чувства интеллектуального превосходства, что мне стало страшно за себя. Когда она ушла, я прочитал стихотворение до конца. Это чтобы успокоиться.