– Угу, – промычал я, уткнувшись ей в шею носом. – Правда. – А чего же ты со мной целуешься? – строго спр
– Угу, – промычал я, уткнувшись ей в шею носом. – Правда. – А чего же ты со мной целуешься? – строго спросила Тата. – А хочется, – признался я. Это была святая правда. – Мало ли кому чего хочется, – заметила Тата, отрывая меня от себя. – Брось, – сказал я. – Я же целуюсь, больше ничего. Я хотел сказать, что это вполне допустимо. В пределах морального кодекса. – Знаем мы вас, – опытно сказала Тата. – Где ты воспитывался? Даже целоваться не умеешь. Ловким движением она поймала мои губы и впилась в них так, будто хотела высосать из меня душу. Такое впечатление, что я прилип к трубе пылесоса. В голове у меня образовался легкий смерч, и мне стало плохо. Вернее, хорошо. – Старый чемодан, – успел услышать я ее воркование. И снова впал в обморок. На этот раз ненадолго. Я быстро очнулся, и мы стали снова целоваться. И целовались, пока не устали. Мне даже немножко надоело. Тата была бдительна и контролировала мое поведение. В смысле рук. Наконец, я вышел из комнаты, пошатываясь. На крылечке сидели все наши девушки. Они вежливо ждали, пока мы закончим. Как только я вышел, они дружно пошли спать. Со мною осталась только Инна Ивановна. Я почему-то боялся на нее смотреть. Нужно было сразу уйти, но я промедлил, и Барабыкина начала разговор. – Оказывается, Петя, ты мальчик, – сказал Инна элегически. – Конечно, мальчик, – сказал я. – А вы думали, девочка? – Я думала – ты мужик! – страстно проговорила Барабыкина, приближаясь ко мне на опасное расстояние. – Что вы, что вы, что вы… – зашептал я. Но было уже поздно. Инна Ивановна придвинула меня к себе и запечатлела на моих устах поцелуй. Чем-то он отличался от поцелуев Таты. У меня защекотало в животе, и коленки подогнулись. – Чтобы ты понимал разницу, – сказал Инна и отбросила меня в сторону. – Живи! – сказал она. Я поблагодарил, и на этом мы расстались. Думаю, что навсегда. Я добрел до нашего сарая в смятении чувств. Никогда я не попадал в такой переплет. Дядя Федя внимательно на меня посмотрел и сказал: – Плюнь, сено-солома! Хочешь выпить? – Хочу, – сказал я. Я выпил стакан жидкости, предложенной дядей Федей, и мне стало все до лампочки. Это значит – до фонаря. Не понимаете? Я сам не понимаю, но так говорят амбалы. Пришел Лисоцкий и стал укладываться спать. Он залез под одеяло, поворочался, но все же не выдержал. Отвел душу. – Удивляюсь я вам, Петр Николаевич, – сказал он. – И работать вы мастер, и выпить не дурак. Да еще первый разрушитель сердец. Как у вас хватает на все энергии?