– А вот они дохнут! – торжествующе сказала Рязанцева. – Дохнут и все тут! И наплевать им на вероятность.
– А вот они дохнут! – торжествующе сказала Рязанцева. – Дохнут и все тут! И наплевать им на вероятность. – Не должны, – пожал плечами Прямых. – Пойдите и объясните это свинкам. Покажите им ваши перфокарты, – иронически предложила Антонина Васильевна. Прямых опустил глаза, бормоча что-то по-латыни. – Впрочем, мы отвлеклись, – сказала Рязанцева. – Так что же мы можем вам показать? – Не мне, а телезрителям, – уточнил я. – Вы думаете, что кто-нибудь будет это смотреть? – сказала Антонина Васильевна. – Вы идеалист, молодой человек. По телевизору смотрят хоккей, кино и молодых людей на мотоциклах, которые стреляют по детским шарикам. Как это называется? – «А ну-ка, парни», – сказал я. – Вот именно… А ну-ка, физики! А ну-ка, микробиологи! – рассмеялась Рязанцева. Антонина Васильевна, несомненно, обладала чувством юмора. От ее юмора мне стало не по себе. Захотелось уйти далеко и надолго. Неприятно почему-то было выглядеть в глазах Рязанцевой спекулянтом. А Павел Ильич сдвинул брови, размышляя, и предложил показать африканские кадры. Как выяснилось, Рязанцева сняла в Африке любительский учебный фильм. Там показывалась массовая вакцинация. – Так это же здорово! – обрадовался я. – Вы думаете? – холодно сказала Рязанцева. – Ничего особенного. Оспа, холера, легочная чума… Ушел я от Рязанцевой страшно недовольный собой. В самом деле, какие-то славные люди честно делают свое дело, а потом прихожу я и начинаю бить в барабан. Они вдруг оказываются Прометеями, а я их певцом. Кому это нужно? Я позвонил Морошкиной и сказал, что не буду делать эту передачу. И вообще, не буду больше писать о Прометеях. Не могу и не хочу. Людмила Сергеевна, как всегда, перепугалась, еще не поняв толком моих доводов. На следующий день было назначено совещание у главного. Нужно было спасать Прометеев. Ночь я провел очень плохо. Перед глазами маячили волосатые микробы величиной с собаку. Попутно не давали покоя мысли о полной бессмысленности моей деятельности для человечества. Я вдруг полюбил человечество и чувствовал себя обязанным сделать для него что-нибудь доброе. Самым добрым было отказаться от профанации науки. С такой мыслью я и отправился в студию. В кабинете главного меня ждали. Севро, Морошкина и Тиша встретили меня согласованным ледяным молчанием. Чувствовалось явное презрение к дезертиру от журналистики. – Петр Николаевич, я надеюсь, вы пошутили? – спросил Севро. – Нет, – сказал я тихо, но твердо. – У нас с вами подписанный договор. Это официальный документ, – продолжал пугать меня Севро.