– Я тебе не Петечка! – заорал я, белея. – Мужлан! – сказала Тата. – Ах, так? – закричал я. – Допустим
– Я тебе не Петечка! – заорал я, белея. – Мужлан! – сказала Тата. – Ах, так? – закричал я. – Допустим! И я бросился на сорняки, как князь Игорь на половцев. Я крошил их, выдергивал с корнем, бил промеж глаз, клал на лопатки, выбрасывал за канаты ринга, кажется, даже кусал. Земля сыпалась с корней, сорняки ложились направо и налево. Хорошо, что поблизости не было моей мамы. Я так ругался, что ей пришлось бы усомниться в правильности своего воспитания. Ругань мне помогала. Я углубился в поле, оставляя за собою ровную просеку. Назад я не оглядывался и не разгибался. Колючки царапались зверски. Кое-где попадался турнепс, но не слишком часто. Врагов было так много, что хотелось применить атомную бомбу. Наконец я достиг горизонта и вышел на пригорок по другую сторону поля. Поясница ныла, руки были исцарапаны до плеч, глаза слезились. Вот так выглядят победители. Я растянулся на пригорке и с удивлением заметил, что слева и справа от моей просеки воюют наши люди. Просека незаметно растворялась в общей широкой полосе. Первым меня догнал Леша. Он смахнул пот с бровей и растянулся рядом со мной. – Обалдеть можно, – сказал Леша. Амбалы любят это слово. Потом закончили грядки Наташа и Наташа-бис, затем Яша и другие. Последними выползли на пригорок Тата с дядей Федей. Я не стал распространяться относительно их трудовой победы, а снова кинулся в сорняки. – Держите его, сено-солома! – закричал дядя Федя. – Этак нам на завтра не останется! Но я уже летел в обратном направлении, как торпедный катер. На этот раз первым прийти не удалось. Меня опередил Леша. Я посмотрел на его грядку. Она была чистой, точно вспахана трактором. Ни одной травинки. – А где турнепс? – спросил я. – Увлекся, – сказал Леша. – Выдернул все под горячую руку. Я объяснил, что пользы от такой прополки мало. Леша согласился. Потом я осмотрел остальные грядки. В основном, народ правильно разобрался, где турнепс, а где сорняки. Только Яша вместо турнепса оставил какие-то цветочки. Но ему простительно. Он поэт, и ко всему подходит эстетически. – Хорошие у тебя брюки, – сказала мне Тата. – Далеко видно. Она имела в виду пятно белой масляной краски величиной с тарелку. Они все ориентировались по нему. Ну и черт с ними! Лишь бы работали. Тут пришел из конторы Лисоцкий. Он посмотрел на нашу работу и сказал: – Не густо. – Было густо, – сказал дядя Федя. – Пропололи уже. Лисоцкий взялся за одну травинку и выдернул ее. – Да… – сказал он глубокомысленно.