– Нет… да, то есть они меня иногда просят об этом. Когда уезжают… – И сейчас тоже просили? – Да… не п
– Нет… да, то есть они меня иногда просят об этом. Когда уезжают… – И сейчас тоже просили? – Да… не помню, но, по-моему, просили… – А чем занимается ваш муж – Сергей Семенович? – Он шофером работает. – Где он сейчас-то? – В больнице. – Ну-у, а что с ним такое? Кровь бросилась ей в лицо, я увидел, как цементная серость щек стала отступать, сменяясь постепенно багровыми нездоровыми пятнами, будто кто-то зло щипал ее кожу. – Алкоголик он. В клинику на улице Радио его положили, – медленно сказала она, и каждое слово падало у нее изо рта, как булыжник. – Когда положили? – Вчера. Приступ у него начался. Я положил ручку на стол и постарался поймать ее взгляд, но, хоть она и смотрела на меня почти в упор, казалось, меня не замечала – выцветшие серые глаза незряче скользили мимо. – Приступ? – переспросил я не спеша. – В этой болезни приступ называется запоем. Когда он запил? – В пятницу, позавчера, – она больше не плакала, говорила медленно, устало, безразлично. Вошла Лаврова, положила передо мной листочек. Ее круглым детским почерком было торопливо написано: "Характеризуется крайне отрицательно. Пьяница, бьет жену, а раньше и детей, дважды привлекался за мелкое хулиг., неразборчив в знакомств. Работает шофером в таксомоторном парке, раньше был слесарем-лекальщиком 5-го разряда на заводе «Знамя». – Евдокия Петровна, а к мужу вашему, Сергею Семеновичу, ключи в руки не попадали? – спросил я. Она шарахнулась, как лошадь от удара, и незрячие глаза ожили: задергались веки, мелко затряслись редкие реснички. – В больнице он, говорю же я, в больнице, – забормотала она быстро и беспомощно, и снова закапали – одна за другой – мутные градины слез. Да, сомнений быть не могло, Сергей Семенович, муженек запойный, папочка нежный, про ключики знал, держал он их в ручонках своих трясучих, это уж как пить дать… – Евдокия Петровна, я вам верю, что вы честный человек. Идите к себе домой и подумайте обо всех моих вопросах. И про Сергея Семеныча подумайте. Я понимаю – он вам муж, кровь родная, но все-таки всему предел есть. Вы подумайте – стоит он тех страданий, что вы из-за него принимаете сейчас? А я к вам попозже спущусь. У вас ведь телефона нет? – Нет, – покачала она равнодушно головой. – Ну и хорошо, никто звонками вас отвлекать не будет. Часа через два я зайду. Бессильным лунатическим шагом, медленно переставляя свои отечные, изуродованные венами ноги, пошла она к двери, и я услышал, как, уже выходя из комнаты, она прошептала: