– Да-да, Станислав Павлович, я вас слышу, – сказал Белаш, и мне показалось, будто в голосе его еще плывет п
– Да-да, Станислав Павлович, я вас слышу, – сказал Белаш, и мне показалось, будто в голосе его еще плывет паутина сомнения, но он быстро выпалил: – Я, собственно, вот почему вам звоню – видел сегодня Содомского, и он мне сказал, что знает, у кого находится скрипка «Страдивари». – Да-а? – недоверчиво протянул я и посмотрел на Мельника – он сидел неподвижно, закрыв глаза, весь желто-серый, будто припорошенный пылью, равнодушный ко всему на свете. – Да, – сказал Белаш. – Не знаю, правда ли это, а может быть, и наврал, но я решил вам позвонить. – Спасибо, – сказал я и подумал, что никто лучше Белаша не может мне дать совет насчет «утерянной» из репетиционного фонда скрипки: XVIII век, предполагаемый автор – Бергонци. Я внимательно посмотрел на Мельника и спросил Белаша: – Григорий Петрович, а вы далеко отсюда? – Нет, не очень. А что? – Вы бы не могли зайти ко мне на десять минут? Больше я вас не задержу, а посоветоваться мне надо с вами позарез. – Хорошо, – сразу согласился Белаш. Я положил трубку и снова посмотрел на Мельника – он будто застыл в неудобной, какой-то скрюченной позе на стуле и за все время разговора ни разу не пошевелился. – Так о чем тоскуете, Степан Андреевич? Мельник поднял на меня – на одно мгновенье – тусклые глаза, и я подумал, что они тоже как-то уменьшились, потом устало опустил веки и горестно-спокойно сказал: – Умру я, наверное, в заключении… – Это почему же? Недавно еще совсем другие речи от вас я слышал. – Недавно! – усмехнулся Мельник. – Это у тебя – в суете, да беготне, да на воле – месяц не срок. А в камере месяц – срок. Ох, немалый! – Ну а как же люди года отбывают? Как вы-то будете? Вам ведь за эту кражу, сами понимаете, суд не месяц положит… – Потом, когда года потекут, – не так тяжко. Привыкнешь. А сейчас тяжело. Лежишь да цельный день думаешь. И мысли-то все противные, горючие -кажись, за месяц-то всю жисть свою семь раз можешь обдумать, коли у тебя все равно дела никакого другого нету. А вот все думается снова да снова и конца-края нет им, мыслям всем этим. – И что придумал? – Ничего я не придумал, милок. Только часто вспоминал слова, что от Креста как-то слыхал, – говорил он, человеческая жизнь, как детская рубашка, – коротка и загажена. – Так ведь вы не ребенок, Степан Андреевич – должны были понимать, что на свою рубашку гадите. – То-то и оно! Кабы человека, перед тем как он закон нарушил, в тюрьму дня на три отправить – навроде экскурсии, тебе бы совсем дел никаких не осталось. Да только опосля все это до ума доходит – когда весь уже в дерьме топнешь, под самое горлышко подступило.