Она помолчала, потом сказала: – Ладно, чего уж там, вы этого тоже не решите. Вас интересует Обольников?<
Она помолчала, потом сказала: – Ладно, чего уж там, вы этого тоже не решите. Вас интересует Обольников? – Да, я бы хотел, чтобы вы мне о нем рассказали поподробнее. Константинова вытащила из шкафа папку с надписью «История болезни», и я заметил, что папка толстая, обтертая, старая. – Он у нас второй раз лежит, – сказала Константинова.– Рецидивировал год назад, но без серьезных осложнений, пил не слишком… На этот раз явился для лечения сам, с направлением райпсихиатра. Говорит, что хочет полностью излечиться. – А ваши пациенты часто сами являются? – К сожалению, они нас не радуют такой сознательностью, как Обольников. – Я хотел бы с ним поговорить. – Пожалуйста. Он сейчас на прогулке в саду. Пригласить его сюда или поговорите на воздухе? – Давайте лучше на воздухе. Уравняем шансы, – усмехнулся я. – А то в этих стенах Обольников чувствует себя привычнее и увереннее, чем я. Сергей Семенович Обольников гулял по дорожкам, задумчивый и меланхоличный, как Гамлет. Засунув руки за веревочный пояс теплого байкового халата, в кедах и вязаной женской шапочке, он не спеша вышагивал по утрамбованной красным толченым кирпичом тропке, снисходительно поглядывал на дерущихся из-за корок воробьев, и я слышал, как он сказал им осуждающе-снисходительно: – Эть, птица, какая ты паскудная… Он обернулся на наши шаги, вынул руки из-за пояса-веревки, стал «смирно», чем удивил меня немало, и сказал очень серьезно: – Доброго вам здоровья, Галина Владимировна, желаю. И вы, товарищ, тоже здравствуйте. Константинова усмехнулась, зло она усмехнулась, и сказала: – Здравствуйте, Обольников. Часть бы вашей вежливости да в семью переадресовать – цены бы вам не было. Обольников серьезно кивнул: – Семья недаром очагом зовется. Там ведь и добро и зло – все вместе перегорит и золой, прахом выйдет, а тепло все одно останется. Люди промеж себя плохо еще потому живут, что уважению друг другу заслуженную оказать не хотят. Вежливость – она что – слова, звук, воздуха одно колебание, а все-таки всем приятно. – Вам бы, Обольников, такую рассудительность в смысле выпивки, -мечтательно сказала Константинова. – А то водочка всю вашу прелестную философию подмачивает. – Водочку не употребляю, – гордо сказал Обольников. – Я «красноту», портвейн уважал до того, как под «автобус» попал, – и засмеялся, залился тонко, сипло заперхал. – Это они так лекарство «антабус» называют, – пояснила мне Константинова. – Шуточки ваши, Обольников, на слезах родных замешаны. Им-то не до смеха…