*** Утром, когда я отворил дверь кабинета, Лаврова уже допрашивала Обольникова. В камере пре
***
Утром, когда я отворил дверь кабинета, Лаврова уже допрашивала Обольникова. В камере предварительного заключения с него сняли брючный ремень и вытащили из обуви шнурки, и оттого, что он все время поддергивал штаны, а вставая со стула, волочил по полу ботинки, вид у него был еще более жалкий. – Значит, вы категорически опровергаете показания жены о том, что она застала вас выходящим из квартиры Полякова? – спросила Лаврова. Обольников прижал руки к сердцу и согласно закивал: – Опровергаю, опровергаю, гражданка начальник. Не было этого ничего. – И на лестнице около дверей Полякова она не могла вас видеть? – Не могла, не могла, – подхватил Обольников. – Я, гражданка начальник, по ночам не имею привычки шемонаться под чужими дверями. Меня очень рассмешило это нелепое обращение – гражданка начальник, и Лаврова это заметила. Она сердито сказала ему: – Я вам в третий раз говорю, чтобы вы меня не называли так. Обращайтесь ко мне по фамилии или должности и оставьте себе эту дурацкую «гражданку начальника». Обольников вздохнул и с обычной нравоучительной нотой, от которой он не мог избавиться, даже придерживая штаны руками, сказал: – Так, как бы я вас ни называл, вы мне все равно гражданка начальник. Теперь, когда я безвинно обвиновачен, мне всяк пес на улице начальник. А уж вы-то, гражданка инспектор, тем более… Я сел за свой стол и стал слушать их разговор. Меня заинтересовало -стелиться будет Обольников или нагличать, ведь другой манеры, поведения я у него не мог предвидеть. – Надсмеялась надо мной судьба на старости лет, – рассуждал Обольников. – Взрастил детей, семью воспитал, и от них же теперь позор и муку принимаю… – Тоже мне король Лир отыскался, – усмехнулась Лаврова.– Скажите, какой смысл вашей жене клеветать на вас? Обольников подумал не спеша, воздел палец, сухой, маленький, злой, и сказал значительно: – А как же – молчать я, что ли, буду? Конечно, скажу. У вас скажу и во власти превеликие добьюсь со словом правды, коли здесь меня услышать не захотят… – Захотят, – успокоила его Лаврова. – Говорите, мы слушаем вас. – Так слушаете с неохотой большой и неверием в слова пострадавшего человека! А ведь вы правду насквозь – на три вершка вглубь должны видеть и бороться за нее, невзирая ни на что – чины там у других и звания или только мозоли да стенания! Он ведь вас чему учил? А-а? – показал Обольников через плечо на большой портрет Дзержинского, висевший над моим столом. Я даже рот открыл от изумления. Лаврова взбеленилась: