Амати и Страдивари стояли у окна, глядя, как оседает на дороге белая пыль из-под высоких колес кареты. Алеб
Амати и Страдивари стояли у окна, глядя, как оседает на дороге белая пыль из-под высоких колес кареты. Алебардщики на заставе лениво приподняли древки, слабо загромыхал настил на мосту, и яркий экипаж исчез из виду. Амати сказал: – Ну что ж, сынок, и тебе пора собираться в путь… – Вы гоните меня, учитель? – удивленно спросил Антонио. Амати грустно засмеялся, покачал головой. – Когда ты был слеп, я был твоим поводырем в краях неведомого. Теперь ты прозрел, и моя спина загораживает тебе солнце… Страдивари хотел что-то возразить, но Амати поднял руку: – Не перебивай меня, сынок, и не спорь со мной. Эти монеты, – он кивнул на ровные золотые столбики, – дадут тебе возможность купить дом и открыть мастерскую. Тебе надо жениться, иметь верную подругу и добрых детей. У гения мало времени, он не может бродить по свету в поисках любви, ибо творит любовь руками своими для всех. – Но мне не полагается никакой платы, – растерянно сказал Страдивари. – Ваша наука – плата за мой труд. Амати отмахнулся: – Мастера не могут расплачиваться деньгами между собой. Деньги -ничто в сравнении с тем, что дают они друг другу. Ты расцвел яркой ветвью на усыхающем древе жизни моей, и не нам решать – кто из нас больше обязан… Страдивари преклонил колено и поцеловал тяжелую и твердую, как дорожный камень, руку Амати. – Спасибо вам, учитель, за все… – Перестань, – сердито сказал Никколо. – Не заставляй меня говорить слова, которые украшают наше сознание и повергают в стыдливость, как только мы произносим их вслух… Молча, торжественно отобедали, и хотя Страдивари, уйдя от Амати, никуда из Кремоны уезжать не собирался, настроение было у обоих грустное, как перед расставанием надолго, а может быть, навсегда. Когда подали сладкое с добрым монастырским ликером бенедиктинцев, Амати сказал: – Я всю жизнь боялся старости, потому что это какое-то растянутое в десятилетия непрерывное прощание. Все время с кем-то или чем-то расстаешься. Ушли родители, поумирали друзья, женятся и уезжают дети, выходят в люди и покидают ученики, околел пес, в саду пришлось выкопать засохшие яблони, которые я посадил тоненькими саженцами. Семьдесят лет на одном месте – как это ужасно долго! И как прошло все это быстро – один миг! – А скрипки? – спросил Антонио. Амати кинул на него быстрый взгляд из-под тяжелых набрякших век: – Скрипки? Скрипки остаются. Недавно меня охватил испуг – я пытался вспомнить лицо матери и не мог. Понимаешь? Я забыл лицо матери! Так много лет прошло со времени ее смерти, что я забыл ее лицо. А скрипки – все, все до единой, я помню по голосу, я помню их лица, и руки хранят тепло их прикосновения. Я помню их, как отец, я люблю их нежно и больно, как любит старый муж молодую красавицу жену, и знает, что она наверняка переживет его, и когда он превратится в ничто, кому-то другому она отдаст свое тепло, и это не вызывает горечи, скорби, а тихую светлую надежду, что она и после него будет счастлива и прекрасна… А я уже очень стар…