– Вы знаете, что он перед самой кражей был в квартире Полякова? Обольникова кивнула – да, знаю. И на ее
– Вы знаете, что он перед самой кражей был в квартире Полякова? Обольникова кивнула – да, знаю. И на ее бесцветном блеклом лице лежала просто тысячелетняя усталость, будто вся она была присыпана прахом страдания всех несчастных людей, измельченных колесами времени. – Когда именно? Какого числа он был в квартире ваших соседей? Она посмотрела мне в лицо своими светлыми бездонными глазами, и у меня возникло ощущение, будто я сорвался в колодец. – За день до кражи, – сказала она. – Как вы об этом узнали? – Увидела, – сказала она тем же невыразительным стертым голосом. -Ночью проснулась – нет его. Меня как в сердце толкнуло, встала, пальто прямо на рубаху накинула и вышла на лестницу. Смотрю – а он из квартиры Льва Осипыча выходит… – Что у него в руках было? – Ничего не было. – А ключи он ваши взял? – Нет, – она снова покачала головой. – Я думаю, он не воровал ничего, он ключи, наверное, сделал и кому-то дал… – Что вы сказали ему, когда увидели его у дверей Полякова? – А что же тут скажешь? Его уже никаким словом не проймешь. Я спросил: – Но ведь он должен был вам как-то объяснить свое поведение? – Он сказал, что не заходил в квартиру. Мол, ему показалось, что кто-то ходит на лестнице, и он пошел посмотреть. Он так сказал. – Вы ему верите? – Нет. Врет он все. Ключи у него свои были. – Почему же вы все время молчали? Почему вы мне сразу об этом не сказали? – спросил я. Она долго не отвечала, потом подняла на меня взгляд, медленно, хрипло сказала: – Не дай вам бог, молодой человек, когда-нибудь в жизни отвечать на такие вопросы… Она заплакала, и чем быстрее бежали слезы, тем сильнее и сильнее она плакала, пока плач не перешел в судорожные рыдания, почти беззвучные, но все ее разбитое дряблое тело сотрясалось от этих всхлипываний, которые дождем, размывающим земляную плотину, сметали теперь все ее закаменевшее в ужасном двухнедельном ожидании напряжение и страх. Сквозь слезы она бормотала: – У вас же тоже есть мать… вы поймите меня… я не могу, чтобы у Геночки на службе узнали об этом… он вся жизнь моя… не пишите об этом к нему в часть… Я протянул ей стакан воды: – Да почему вы решили, что я собираюсь ему писать в часть? У меня и в мыслях этого не было! Она пила крупными глотками воду, громко стучали зубы о край стакана, и капли темными пятнами расползались на светлом паркетном полу…
Педагог по вокалу Гнесинского училища Анна Александровна Яблонская торопилась на занятия, и в нашем распоряжении было всего несколько минут. Говорила она быстро, стремительно, четкими законченными периодами, вбивая в меня информацию, как опытный клепальщик загоняет в лист серию заклепок.