Я тоже выпил. – Значит, так, – сказал Белаш. – Должен начать свою исповедь с добровольного признания в п
Я тоже выпил. – Значит, так, – сказал Белаш. – Должен начать свою исповедь с добровольного признания в противозаконном умысле. Вы помните, как мы составляли список людей, имеющих отношение к Иконникоау и Полякову? Вот тогда еще, прекрасно помня, что Содомский хорошо знал и того, и другого, я испытывал острое желание не говорить вам о нем, потому что мерзавец он исключительный. И рассказать о моей блестящей скрипичной карьере должен был именно он. Я это чувствовал, но в последний момент решил его назвать, чтобы не осталось между нами каких-то неясных вопросов. Говорить мне об этом, конечно, мучительно, но ничего не попишешь… – Если вы мне дадите слово, что это не имеет отношения к делу, я с удовольствием освобожу вас от этой необходимости, – сказал я. – Нет уж, давайте расставим все точки над "i", чтобы больше не возвращаться к этому вопросу. Дело в том, что в свое время я не совсем точно ответил на ваш вопрос о том, что связывает меня с Иконниковым. Помимо нашей дружбы, он был моим учителем и наставником. – В каком смысле? – уточнил я. – В прямом. В скрипичном. Официантка расставила на столе закуски, Белаш дождался, пока она ушла, и сказал: – Когда смотришь в видеомагнитофонной записи матч, то хотя тебе давно известен результат игры и знаешь, что игра проиграна раз и навсегда и все уже решено, ничего измениться не может, все же каждый раз, когда у ворот противника создается острая ситуация, начинаешь метаться и переживать в нелепой надежде, что сейчас забьют гол, который изменит окончательный итог. Но этого никогда не случается, потому что чудес не бывает. Мы помолчали, и я никак не мог прийти в себя – так неожиданно для меня было признание Белаша. Он придвинул к себе сыр, оторвал от длинного ломтя хлеба кусок, и я вспомнил, как Иконников сказал мне: «Мы преломили хлеб…» – Это было все ужасно давно, как в другой жизни, – сказал Белаш, и я снова вспомнил, что слышал эти слова от Иконникова. – Говорят, что я был очень способным парнем. Иконников хотел, чтобы я сделал то, чего не смог сделать он. – И никто не знал, что он – ваш педагог? – спросил я. – Знали очень немногие. Иконников хотел, чтобы все думали, будто он покончил с музыкой навсегда. Не могу этого утверждать, но допускаю, что он рассчитывал эффектно выйти из-за кулис в день моего большого триумфа. А официально я учился в музыкальной школе и готовился поступить в консерваторию. – И что? – Ничего – в самом полном смысле этого слова. Я сломал руку -открытый двойной перелом, – он мучительно сморщился, и мне показалось на мгновенье, что в его глазах закипела злая тоскливая слеза. – Через три месяца кости срослись и практическая трудоспособность восстановилась полностью. Только вот с контрактурой мышц левой руки на скрипке не поиграешь. С идеей большого триумфа пришлось расстаться навсегда…