– • А это разве плохо? – спросил я. – Чего же хорошего? Ерунда получается, не чувствует человек ответств
– • А это разве плохо? – спросил я. – Чего же хорошего? Ерунда получается, не чувствует человек ответственности за свою должность. Либерализм пустой разводят. А с преступниками не нюни нужны, а строгость железная! Строгости нет, и баловства от этого много… В мои времена не терпели этого. Сейчас судят убийцу, так он в десяти инстанциях жалость найдет. А я бы его – раз! – и в расход!.. – Ну, это ты брось, Федор Петрович, устарела такая методика, -сердито сказал Леонидов. – Принципы судопроизводства теперь совсем другие. – Может, зря? – повернулся к нему всем громадным телом своим Долгов. – Зря, может быть, ко всякой твари жалость имеем? Кабы не пожалели тогда Никодимова, может быть, ты ко мне сейчас не прибежал? А-а? То-то! И не какая это не гуманность, а гнилой либерализм! Этот Никодимов наших людей не хуже немцев убивал! Я хотел вмешаться в спор, но Леонидов незаметно сделал мне знак -молчи, а то разведем дискуссию до вечера. Тогда я спросил: – А что он делал-то все-таки? – Значит так, началось это все с Никодимова и приятеля его Паршина. Главным там, конечно, был Паршин, а Никодимов у него на подхвате. В общем, познакомился Никодимов с одной девчонкой, которая работала в типографии Гознака. Парень он был из себя видный, служил каким-то писакой в исполкоме – в сапогах хромовых щеголял, языкатый, веселый – ну и закружил девке мозги. Привел к себе домой и напоил. А пьяная девка, известно, себе не хозяйка. Сбил он ее на блудоход, а потом помыкал, как хотел. Вот и уговорил он ее притащить из типографии буквы из шрифтов, которыми продовольственные карточки печатали. Потом втянули подругу этой девчонки – та работала в обрезном цехе, стала она им таскать обрезь водной бумаги… – Так на обрези ведь карточку не напечатаешь? – спросил я. – А они карточки и не печатали – на этом проще было засыпаться. Они печатали только отрывные талоны. Почти год шуровали… – Разве талоны без корешка принимали? – спросил Леонидов. – Не спеши, – одернул его Долгов. – Когда талоны они изготовили, то стали вовлекать потихоньку директоров продовольственных магазинов, всяких сук, жадных да продажных. Сдавали такому гаду талоны на два ящика водки, например, он брал один себе, а другой – им. А бутылка водки тысячу рублей стоила, буханка хлеба – триста, кило масла – девятьсот. А-а, да что говорить! До тысячи человек в день от голодухи помирало, последнее люди отдавали за краюху хлеба. И вот эти черви могильные на горе людском, на крови да на слезах жизнь себе развеселую устроили, в золоте купались!