– Да-а, чего там, сейчас уж правды все равно не докажешь… Лаврова, задумчиво глядя на него, предположила:
– Да-а, чего там, сейчас уж правды все равно не докажешь… Лаврова, задумчиво глядя на него, предположила: – Слушайте, Обольников, может быть, у вас действительно… того, -она покрутила пальцем у виска, – не все дома? Ведь вас с такой пинией защиты обязательно осудят на всю катушку. Вы пытаетесь отрицать совершенно очевидные для всех вещи… Обольников затравленно посмотрел на меня, будто искал поддержки, хрипло сказал: – Попить можно? – Можно. Придерживая одной рукой штаны, он налил из графина стакан воды, жадно припал к нему, кадык камнем запрыгал по горлу. Стакан он держал фасонно -не как-нибудь. Тремя пальцами – большим, указательным и средним – он держал стакан, безымянный был слегка отодвинут, а мизинец уж совсем был отведен в сторону, этакой птичкой-галочкой торчал его сухой палец. И, глядя на эту нелепо растопыренную кисть, я почувствовал, как в мозгу бьется, дергается, старается вырваться наружу, но не может сформироваться, принять форму не то какое-то воспоминание, или мысль, или догадка, не знаю. Но что-то застучало, мучительно захлопотало в мозгу и, не найдя лазейки, так и угас этот импульс. И вспомнил я о нем не скоро… Обольникова увели. Лаврова сказала: – Завтра он признается. Я усмехнулся: – В чем причина такого светлого оптимизма? – Плюгавый он человечишка. Один день под стражей и сегодня полдня уже выспрашивает, что ему будет, если выяснится, будто в квартире он бывал, но не воровал ничего. Ладно, черт с ним. Как дела с магнитофоном? – Никак пока. Оставили засаду. Мы посидели молча, потом Лаврова спросила: – Знаете, что меня пугает в этом деле? – Ну? – Мы не имеем даже приблизительной гипотезы, как все это происходило. Наталкиваясь на какие-то факты, предметы или людей, мы ощупываем их как слепые, мучительно пытаясь представить себе, имеет это отношение к краже или случайно попалось нам на дороге. – А Иконников? – Что Иконников? – с нажимом сказала Лаврова. – Письмо? Может, нас на него наводят? – Помимо письма есть телефон Филоновой, есть многолетняя, очень глубокая вражда к Полякову, наконец… Я хотел сказать ей о том, как прыгал из руки Иконникова коралловый аспид, о том леденящем чувстве ужаса и беспомощности, которое охватило меня тогда. Но раздумал. Это ведь не доказательство, это только ощущения. – Что наконец? – спросила Лена. – Да пустяки. Так, показалось. Если письмо не наводка, то я просто уверен, что это геростратовские дела Иконникова. А если это липа, то мы с вами уже говорили с вором. Говорили и отпустили его домой…