– А все-таки Паша играл это интереснее… Мы помолчали, и я, наконец, задал вопрос, из-за которого пришел
– А все-таки Паша играл это интереснее… Мы помолчали, и я, наконец, задал вопрос, из-за которого пришел сегодня к Полякову и случайно увидел его в двух временах. – Лев Осипович, вы давно знаете Белаша? – Гришу? И не упомню даже – так давно. Наверное, с молодежного конкурса. Лет пятнадцать-двадцать, наверное, прошло. – Семнадцать, – уточнил я. – А вы слышали его на конкурсе? – Да, конечно, я был председателем жюри, – Поляков ответил коротко, и мне показалось, что он не хочет углубляться в этот вопрос. Но я пришел за ответом именно на этот вопрос и уйти, не досказав всего, не мог. – Как вам показалась его игра? Поляков ответил уклончиво: – Он показался мне очень способным мальчиком. Деталей я уже не помню, прошло ведь так много лет. Он явно не хотел входить в подробности, и хоть я заметил, что мое присутствие начало тяготить его, продолжал настырно задавать вопросы: – А какие отношения их связывали с Иконниковым? Поляков начал сердиться, ему, очевидно, не хотелось вдаваться снова в воспоминания: – Нормальные, приятельские отношения у них были. Я не знаю деталей. Да и вообще, какое это все имеет значение сейчас, когда… Он не договорил, что «когда Иконников умер», но эта несказанная фраза повисла между нами. – Имеет, – сказал я. – И вы это знаете. – Почему я должен знать об этом? – вяло возразил Поляков. – К сожалению, я много лет не общался с Павлом Петровичем. – И вы полагаете, что их отношения не выходили за дружеские рамки? Поляков поднял на меня свои усталые грустные глаза, смотрел долго, внимательно, потом сказал: – Да, да, да. Я знаю, что Иконников был учителем Белаша. И что? – Вы об этом узнали от Белаша? – Да. – Он рассказал вам? – Нет, он сыграл. Я же слышал его на конкурсе… Я замешкался на мгновенье, и Поляков сказал: – Неужели вы думаете, что я мог не узнать этой манеры? Мы ведь с Пашей выросли вместе. Белаш играл концерт Прокофьева, это была любимая вещь Паши, и я сразу узнал его голос, почерк, его широкую размашистую манеру. – Не случись с Белашом несчастья, он стал бы, с вашей точки зрения, большим музыкантом? – спросил я. – Чтобы ответить на этот вопрос, нам надо уговориться о масштабе слова «большой». Вильом был тоже большой мастер. – Существуют же общепринятые критерии исполнительского мастерства? Ну, хотя бы с обывательской точки зрения? – С обывательской, думаю, мог бы. Но он ни разу не вышел за те рамки, что начертал Иконников в концерте Прокофьева. Мне показалась удивительной рассудочная холодность молодого скрипача в исполнении такого взволнованного концерта…