– А Филонова? Что о ней можно сказать? Бабайцев чмокнул пухлыми губами – не то удивился, не то выразил т
– А Филонова? Что о ней можно сказать? Бабайцев чмокнул пухлыми губами – не то удивился, не то выразил так свое недоумение: – А что про нее скажешь? Культурная старушенция, начитанная. Образ жизни пристойный, ведет себя вежливо, живет по средствам… – Сколько лет старушенции-то вашей? – Много, – покачал головой Бабайцев. – Наверное, к пятидесяти тянет… Он неожиданно засмеялся: – Смехота! Ухажер у нее… Раз в месяц заходит, так она вот уж к этому событию готовится!.. Прическу в парикмахерской накручивает, разносолов всяких наготовит, наворотит на стол угощений разных… – Да-а? – заинтересовался я. – А кто он такой? Бабайцев мгновение удивленно смотрел на меня, потом махнул рукой: – Да вы не думайте даже! Этот не то что слесарить, он, по всему видать, напильник на витрине только и видал. Такой дядя чистоплюистый… – Лет? Лет сколько? – спросил я. – Кому? – показал белые кроличьи зубы Бабайцев. – Ну, не мне же! Дяде сколько лет? – Лет шестьдесят, думаю, с хвостиком, – неуверенно сказал Бабайцев. – Я к нему не присматривался… Сутулый он, помню, с острой бородкой… – Рыжий, очень бледный? Еле заметная седина, глаза светлые, крупные? Нос прямой, длинный? Так выглядит дядя? – спросил я. – Так, – настороженно кивнул Бабайцев. – А у вас в розыске фигурант такой есть? – Похожий на него, – уклончиво сказал я. В прихожей хлопнула входная дверь, мы оба замолкли, и я услышал неспешные, усталые шаги – паркет скрипел медленно, тяжело, ритмично. Звяканье ключей, щелчок замка, шорох двери, тишина. – Это Филонова пришла, – почему-то шепотом сказал Бабайцев, будто она могла услышать наш разговор из своей комнаты. Мы посидели некоторое время молча, потом я сказал ему: – Запомните, что для ваших соседей я агитатор. Пока не надо давать лишних поводов для разговоров. Кроме того, я не хочу, чтобы рыжий дядя знал о моем визите сюда. Понятно? – Так точно. Вы с ней будете разговаривать? – Да. Но сначала я коротко переговорю с Игнатьевым – агитаторы, в отличие от сыщиков, уделяют внимание всем…
Может быть, у нас с Бабайцевым были разные представления о возрасте или рядом с его девочкой-женой Филонова ему и впрямь казалась старушенцией, но я увидел интересную женщину средних лет. Конечно, она была уже немолода, но оттого, что не пыталась этого скрыть теми тщетными ухищрениями, к которым прибегают женщины в пору своей поздней осени, добиваясь обычно обратного результата, Филонова никак не могла быть отнесена к старухам. Седая моложавая женщина с ровным персиковым румянцем на добром круглом лице. Через пять минут разговоров про житье-бытье я убедился в ее огромном, просто глобальном доброжелательстве ко всему сущему и прямо-таки неправдоподобной, вулканической разговорчивости. Она исходила из нее широкой неиссякаемой полноводной рекой, причем речь Филоновой напоминала песню степного чабана: что вижу – о том и пою. Раиса Никоновна Филонова говорила обо всем, что попадалось ей на глаза, и обо всем неизменно добро, ласково, тепло. А поскольку в течение всего разговора я, не отрываясь, рассматривал портрет на стене, она в конце концов перехватила мой взгляд. Она сделала паузу и сказала торжественно, с придыханием: