– Нет, я вас не считаю недоумком. Просто мы с вами очень разные люди. – Совсем разные, – согласился я. –
– Нет, я вас не считаю недоумком. Просто мы с вами очень разные люди. – Совсем разные, – согласился я. – Я бы даже сказал, что мы с вами ничего общего не имеем. – А вот это неправильно, – усмехнулся он. – Все люди между собой чем-то связаны, что-то имеют общее. Просто мы все разбиты на группы, разные по своим задачам и формам взаимодействия. Как, например, кулачный бой и выступление симфонического оркестра. – Может быть, – сказал я безразлично. – Молока хотите? – Хочу, – сказал он оживленно. – Я почему-то всегда есть хочу. Я достал из буфета два стакана, налил молока и разломил батон пополам. – Угощайтесь. – Спасибо. Вот видите, как все в мире повторяется – сегодня мы преломили хлеб, а завтра… – Иконников тяжело вздохнул. – Никакой символики в этом я не усматриваю. Просто я устал и мне лень вставать за ножом. – В том и дело, – угрюмо пробормотал он. – История лепилась не по символам, а, наоборот, прецеденты черпались в ней. Я прожевал хлеб и ответил: – Для оценки исторических прецедентов существует здравый смысл… – Оставьте! – махнул он рукой. – Здравый смысл почти никогда не бывает разумен, потому что в нем безнадежно перемешалась аккумулированная мудрость мира с ходячими предрассудками и копеечными суевериями… – Между прочим, по материалам дела я мог вас давно арестовать. И не делаю этого, исходя из здравого смысла. – Это был бы произвол. Этимология самого слова подразумевает не разум, но волю. А воля без разума никогда не приведет к истине. Да вы и так достаточно наворотили ошибок… Я допил молоко, откинулся на стуле, взглянул ему в лицо, неестественно бледное, злое, источенное каким-то тайным страданием. В красной его бороде застряли крошки хлеба, и из-за крошек этих он не был похож на проповедующего апостола, а сильно смахивал на ярыгу. – Ну что же, – сказал я, – ошибки имеют свое положительное значение. – Позвольте полюбопытствовать – какое? – Я ищу истину. И представление о ней у меня начинается со здразого смысла и становится все достовернее по мере того, как я освобождаюсь от ошибок. – Это слишком длинный и кружной путь. Я пожал плечами: – У меня нет другого. Иконников побарабанил задумчиво пальцами по столу, рассеянно сказал: – Да, наверное, так и есть. Никто не может дать другим больше, чем имеет сам, – и вдруг безо всякого перехода добавил: – Что-то жизнь утомила меня сверх меры… Я промолчал. Иконников уперся кулаками в бороду, с интересом взглянул мне в лицо, будто впервые увидел: