– Я думаю, что его преосвященство согласится только на окропление скрипки святой водой. Ритуал омовения буд
– Я думаю, что его преосвященство согласится только на окропление скрипки святой водой. Ритуал омовения будет совершен и так… – Хорошо! Хорошо! Кропите! Омывайте! Делайте что хотите, только оставьте в покое! – с мукой закричал Амати. – Гордыня овладевает твоим сердцем, сын мой, – сказал монах. – Уйдите, святой отец, – синеющими губами пробормотал Амати. – Я вам и так отдал самое дорогое. Больше у меня все равно ничего нет… Когда стало совсем темно, Антонио зажег свечу, притащил сверху из столовой фьяску тосканского кьянти, круг овечьего сыра и белого хлеба, разложил все это на верстаке и сказал: – Поешьте, учитель. Когда я волнуюсь, мне всегда хочется есть… Амати усмехнулся: – Не ври. Ты всегда хочешь есть, даже если ты веселишься, а не волнуешься… Старик окунул кусок хлеба в вино, нехотя пожевал, потом сказал: – Страх – самое невыносимое, самое ужасное испытание, которому подвергает нас господь. Сильно испуганный человек – почти труп. – А зачем вы отдали им эту несравненную скрипку? Амати сильно потер ладонью красный складчатый затылок – голова гудела надсадно, глухо, больно. – Мальчик мой, запомни: когда за человеком бежит пес, надо бросить ему кость… – Но они вам ничего не могут сделать! Ваши скрипки освящены признанием папы! – Да, я, наверное, мог бы добиться у папы охранной грамоты. – А в чем же дело? – У меня нет времени воевать с ними. В молодости есть время для всего – можно воевать, учиться, любить, работать. А у меня осталось время только для работы, и его становится все меньше. Мои уши не слышат ничего более на свете, кроме двух звуков – моих скрипок и шума колес времени. Когда-нибудь, спустя десятилетия, тебя ждет открытие – ты тоже смертен, ты услышишь шум незримых колес, которые вращают мир, и с каждым их поворотом твоих дней становится все меньше, и тогда тебе надо будет ответить себе – все ли ты сделал, что мог, доволен ли ты прожитой жизнью? – А вы все сделали? – спросил Страдивари. Амати засмеялся: – Мои дни еще не истекли, поэтому я еще не все сделал. И поэтому я не могу тратить время на войну с епископом Мантуанским. Я хотел бы умереть вот здесь, за этим верстаком, умереть легко, быстро, без унизительных мук телесных, и тогда душа моя быстро придет в рай – я ведь совсем не имел времени грешить, я все время ботал… – Но ведь грех сладостен? – спросил Антонио. – И в искуплении прощается, а тайная радость памяти остается? Неужели вы ни о чем ушедшем не жалеете? – Не знаю, – Амати задумчиво смотрел на пляшущий язычок пламени. -Человеку для познания счастья, говорят, надо пройти через нищету, любовь и войну. Я никогда не знал нищеты – Амати были богаты уже тогда, когда я в незапамятные времена появился на свет. И огромная любовь – та, что освещает всю жизнь, – меня обошла. И ни с кем и никогда я не воевал. Вместо этого я шестьдесят лет делал скрипки. И все-таки я счастлив, потому что моя работа провела меня через все ипостаси человеческого счастья.