– Чувствительность ели и клена очень различна. – И с сомнением покачал головой. – Но в этом же все и дел
– Чувствительность ели и клена очень различна. – И с сомнением покачал головой. – Но в этом же все и дело! – воскликнул Страдивари. – Ель гораздо чувствительнее клена. Поэтому я рассчитал так, что скорость колебания нижней кленовой деки относительно верхней – еловой будет на одну четверть меньше. Каждая из дек будет иметь совершенно самостоятельный звук, но диапазон составит ровно один тон, и они неизбежно должны слиться и родить совершенно новое, доселе неслыханное звучание… – А в каком положении деки будут давать резонанс? – недоверчиво спросил Амати. – Вот этого мне и было всего труднее добиться! – со счастливой улыбкой сказал Страдивари. – Я подгонял их восемь недель! Амати долго молчал, потом пожал плечами и сказал: – Сынок, ты в этом уже понимаешь больше меня. Я знаю только, что в жизни столкновение двух разных и сильных характеров может породить взрыв. Может быть, в звуке он родит гармонию… Великий мастер Никколо Амати был болен, стар и утомлен жизнью. Он не знал, что его ученик Антонио Страдивари открыл новую эпоху в истории музыки…
***
На улицу Радио я приехал в девять. У Константиновой было бледное утомленное лицо, синева полукружьями легла под глазами, четче проступили обтянутые прозрачной кожей скулы, губы поблекли, выцвели. – …А почему вас интересует его одежда? – спросила она. – Потому что дома у него ничего больше нет… – Понятно, – кивнула Константинова. – Вот опись его имущества, принятого на сохранение. Я быстро просмотрел листок, исписанный вкривь и вкось фиолетовыми буквами. Пиджак коричневый, брюки х/б, рубашка синтетическая, майка голубая, кальсоны, полуботинки бежевые, ключи, паспорт, 67 копеек. Ключи, ключи мне надо было посмотреть! Кладовая находилась на втором этаже, рядом со столовой, в том коридоре, где Обольников устроил нам с Лавровой «волынку». Мне бы не хотелось встретить его в этот момент, но поскольку бутерброд всегда падает маслом вниз, то уже на лестничном марше я увидел сияющую рыбью морду. Он мельком поздоровался со мной и сказал Константиновой: – Доктор, просьба у меня к вам будет полносердечная. Уж не откажите мне в доброте вашей всегдашней… – Слушаю вас, – сухо сказала она. – Просился я выписать меня по глупости и моментальной душевной слабости, так как от лечения и всех выпавших на меня переживаний ослаб я организмом и духом. Но понял я в раздумьях своих, что, причиняя некоторые притеснения и ущемления, только добра и здравия желаете вы мне. Поэтому одумался я и прошу не выписывать меня, а лечить с прежним усердием и заботой…