Лейтенант Николаев вышел на полубак и остановился у борта.
Лейтенант Николаев вышел на полубак и остановился у борта. К нему подошёл старпом Зимин. Некоторое время оба стояли молча, глядя на чёрную воду, мчащуюся внизу. Под форштевнем вскипала пена, она отходила в сторону и расплывалась где-то сзади тончайшими кружевами. Молчание нарушил Зимин. — Боятся немцы нашего моря. Оно для них чужое, дикое… А нам на руку и ночь, и туман. Николаев ничего не ответил. Белые гребни все так же взметались над невидимыми волнами. — Ты подумай, Павел Иванович, мы идём, идём, а им невдомёк, что мы близко. Ни один вражеский корабль не выйдет в море в эту ночь. В кубрике тоже шёл разговор. Рассказывал боцман Бодров: — …Вот тогда мы и ударили под Григорьевкой ради того, значит, чтобы ликвидировать артобстрел Одессы. Эх, Одесса… Он запел вполголоса, а Валерий Косотруб подтянул, еле слышно перебирая струны гитары:
Я не знаю, осенью или зимой туманной Мы вернёмся в город наш, город наш желанный… Это была грустная и все-таки бодрая песня.
В конце Валерка даже повысил голос:
Мы, из Одессы моряки!..
— Тише ты, черт беспутный! — прохрипел Бодров. — Мало тебе вчерашнего? Он вышел из кубрика, прошёл по левому шкафуту, скользя ладонью вдоль штормового леера. Потом поднялся по трапу в носовую надстройку. В каюте командира корабля было темно. «Не сходит с мостика», — подумал Бодров. В кают-компании за столом без скатерти сидело несколько человек. Плафоны и зеркала были сняты, и от этого знакомая кают-компания казалась чужой и неуютной. Лейтенант Закутников пытался рассказать какую-то смешную историю, но весело не получалось. То и дело он поглядывал на часы: «Скоро ли рассвет?» Командир БЧ-2 старший лейтенант Лаптев, худощавый, с тёмными дугами под блестящими стёклами очков, посмотрел на Закутникова с грустной улыбкой: