— Вы меня сейчас не троньте, товарищ лейтенант. На виска
— Вы меня сейчас не троньте, товарищ лейтенант. На висках Шацкого вздулись вены. Казалось, он сейчас накинется на лейтенанта, сомнёт его, бросит на землю. Косотруб схватил Шацкого за руки: — Опомнись, громило! Сейчас дров наколешь! — Отпустите, Косотруб! — приказал Земсков. — Что здесь за драка? Лавриненко поспешил доложить: — Вон тот, товарищ лейтенант, — он указал на Шацкого двумя пальцами, между которыми был зажат обсосанный окурок. — Вот он ни с того, ни с сего заехал сержанту по морде. Мало ему того дела с выстрелом! — Бросьте папиросу, когда обращаетесь к командиру! — Земсков отвернулся от Лавриненко и встретился глазами с бледным Соминым, который стирал платком кровь с разбитой губы. — Я сам виноват, товарищ лейтенант, — шагнул вперёд Сомин, — у человека на душе кошки скребут, а тут я наговорил ему всякое такое… — Ладно. Разберёмся. Пойдёмте со мной, Шацкий. Земсков быстро пошёл по коридору. Шацкий вразвалку побрёл за ним. — Вот горячка! — засмеялся Косотруб. — Теперь заработает. Парень не в себе. Ну, да черт с ним — умнее будет. А ты, Володька, имеешь шанс стать моряком. Минут десять курили молча. Снова появился Шацкий. Он подошёл к Косотрубу: — Дай-ка махорки. Косотруб протянул свой кисет: — Ну, как, морячило? Я думал, ты уже на губе! Сколько суток огреб? — Не! — мотнул головой Шацкий. Больше он не сказал ничего. Склянки пробили шесть раз: двадцать три часа. В кубриках, в коридорах раздались крики вахтенных: «Отбой!»