И Сомин рассказал лейтенанту о Маринке, рассказал, как они
И Сомин рассказал лейтенанту о Маринке, рассказал, как они ходили на каток, как поливали цветы в тот последний тёплый вечер на даче под Москвой. — А где она сейчас? — Земсков угостил Сомина папиросой. Теперь они разговаривали не как начальник и подчинённый, а просто как двое приятелей. Земсков тоже мог бы рассказать о девушке, внезапно исчезнувшей из его жизни. — Не знаю. Наверно, эвакуировалась. Теперь не найдёшь. Месяц назад я был на квартире. Заперта. — А ты сходил бы ещё раз. Может, соседи знают. Сомин давно хотел попросить у лейтенанта увольнительную записку, но не решался. Ведь дивизион могут в любую минуту поднять по боевой тревоге. Земсков загасил окурок: — Завтра в девятнадцать часов отпущу, если ничего не изменится. Пиши докладную. На следующий день, получив увольнительную, Сомин отправился на квартиру профессора Шарапова. В метро лежали штабелями дощатые щиты. На двери одного из служебных помещений было написано: «Медпункт». Короткие составы по четыре вагона шли часто, один за другим, словно торопясь перевезти до начала воздушной тревоги всех тех, кому надо ехать. Когда Сомин вышел у Красных ворот, было уже темно. Обходя сугробы, он пересёк Садовую и пошёл по Ново-Басманной. Колонна грузовиков двигалась к вокзалам. Тускло светились голубые щёлочки фар. В Басманном переулке стояла такая темень, что Володя не сразу разыскал знакомый дом. Он долго взбирался по лестнице, высоко задирая ноги, держась за шаткие перила, обжигая пальцы спичками у квартирных дверей. Как назло квартиры были размещены в каком-то странном порядке: сначала сорок первая, а потом тридцать шестая. Израсходовав все спички, Володя постучал в первую попавшуюся дверь. Против ожидания, открыли сразу. Человек в ватнике, надетом поверх демисезонного пальто, держа коптилку в дрожащей руке, объяснил: