— Это такое племя здесь жило когда-то. Горцы — шапсуги. Оч
— Это такое племя здесь жило когда-то. Горцы — шапсуги. Очень воинственные люди, — объяснил Сомин. — Чего ж эти воинственные люди, дурни они этакие, жили в такой мрази, когда за перевалом — море, а чуть подале Геленджик, сады… — Ну, в Геленджике тоже не сахар! — вставил своё слово шофёр машины, направлявшейся из Геленджика в Шапсугскую. — Там сейчас норд-ост валит с ног, а немцы бухту минируют. — Хрен с ними, хай минируют, — ответил тот, кто интересовался этимологией названия станицы. — Много ты понимаешь! Мины морские здоровейшие спускают на парашютах, а норд-ост тащит их в море. Так, немцы, чтоб не обмишулиться, кидают с запасом — далеко от берега. Сядет такая дурёха на крышу — и целого квартала нет, как корова языком слизнула! Сомин с трудом разогнул колени, встал и, прихрамывая на обе ноги, пошёл к дороге: — Подъем, товарищи! Отдохнули. Матросы на ходу докуривали цигарки, обжигая пальцы остатками драгоценной махорки. — Подкладывай ветки под колёса. А ну, взяли! Р-раз, ещё раз! Заливая толкающих грязью, бешено буксовало заднее колесо. Взвизгивал, фыркал и снова глохнул мотор. Над Кабардинским перевалом таяла новогодняя ночь. Обычная ночь, без всяких подвигов. Возвращаясь на рассвете, Сомин зашёл по дороге в санчасть. Ноги болели так, что он был не в состоянии дойти до своего подразделения. Санчасть помещалась в самой станице, во второй избе от угла, рядом со штабом. Войдя, Сомин увидел Людмилу, которая выделялась среди всех окружающих бодрым и опрятным видом.