— Слыхал о твоих делах под Гойтхом. И письмо из госпиталя
— Слыхал о твоих делах под Гойтхом. И письмо из госпиталя получил. А почему про орден не написал? — Я и сам не знал, товарищ гвардии майор. — Вот видишь, приходится с опозданием тебя поздравлять. Значит, дивизионом заправляешь? — Яновский ждал хотя бы намёка на жалобу, но Земсков не собирался ни на что жаловаться. — Я думаю, мне полезно послужить в дивизионе, — просто ответил он, — правда, действия здесь очень ограничены, но все-таки многому можно научиться. Земсков выглядел измождённым, как после тяжёлой болезни или долгих, непрерывных боев. Зоркий глаз Яновского отметил на его лице морщинки, которых раньше не было, усталое выражение глаз. Ясно было, что за последнее время Земсков пережил и передумал немало. Яновский поговорил с ним о делах дивизиона, заглянул в блиндажи: — Грязно живёте. И народ у вас приуныл. Вблизи разорвался снаряд, потом ещё один. — Разрешите посмотреть, нет ли потерь? — спросил Земсков. Они вышли вдвоём из блиндажа. — Что думаешь делать дальше? — неожиданно спросил Яновский. — Вижу, неважное у тебя самочувствие. Земсков свернул цигарку: — Разрешите курить, товарищ майор? Что ж делать? Служить, воевать. Самочувствие моё не может влиять на службу. Пока есть время, готовлю в дивизионе группу разведчиков. Попались очень способные ребята. Ну, и сверх того дела хватает. Правильно заметили, товарищ майор, — грязи по уши. Хорошо бы устроить всеобщую чистку, выгрести весь зимний хлам, выжечь всю дрянь, чтобы к наступлению было все по-морскому.