Марина принесла нитроглицерин, но Степанов о нем и слышать
Марина принесла нитроглицерин, но Степанов о нем и слышать не хотел. Он встал, опираясь на плечо Марины: — А вы сильная! Такую тушу выдержит не всякая. — Я ведь спортсменка, Максим Тимофеевич. Да лягте вы, ради бога. Честное слово, напишу отцу, чтобы вас забрали с передовой. — Кому? Какому отцу? — Степанов угрожающе сдвинул брови. — При чем тут ваш отец? — И вдруг его осенило. — Как же вы смели не сказать мне с самого начала, что вы дочь Шарапова? — Но это же само собой попятно, раз я Шарапова! — пробовала отшутиться Марина. — Ничего не понятно! — Степанов рассердился по-настоящему. — Мало ли на свете Шараповых? Да знай я, что вы — дочь главного хирурга армии — ни за что не взял бы к себе на пункт. Не люблю иметь дело с родственниками начальства! — Ну, отправьте меня, — виновато улыбнулась Марина, — только не надо сейчас сердиться. Увидев, что лаской на буйного доктора не повлияешь, она силой уложила его на подушку и сказала строго, как больному: — Лежать спокойно! У меня и без вас дела хватит! Степанов покорно принял нитроглицерин и пробормотал: — Нет, доктор, сейчас я уже вас отсюда не отправлю, будь вы племянницей самого Бурденко. Марина пошла к солдату, раненному в грудь. Он спал. Дашенька приложила короткий палец к губам и прошептала: — Пожалуйста, доктор, посидите с ним минутку. Мне очень надо выйти. В окошке без стекла, прорезанном недавно в глинобитной стенке по распоряжению Степанова, показались два глаза, рыжий чуб и бескозырка.