«…А если правду вам описать, так положение наше очень тяжё
«…А если правду вам описать, так положение наше очень тяжёлое. Авиация жмёт с утра до ночи, не даёт поднять голову, и каждый день ведём бои с танками. Иногда думаю: будь, что будет, все равно погибать, а посмотришь на капитан-лейтенанта Арсеньева или на комиссара Яновского, так становится стыдно. Им потрудней, к примеру, чем нам, посколько отвечают за нас всех, и перед высшим командованием тоже, а своей уверенности никогда не теряют, и из любых трудностей нас выводят с победой, как было, к примеру, вчера. И подвести их мы не имеем никакого полного права, видя такие примеры морского геройства». Ефимов послюнявил карандаш, поднял глаза и просиял: — Вот это жеребец! Англо-донец — красота! Кавалерист гордо и весело взглянул на бойца в смешанной форме: — Пиши, пиши, писатель! Чего рот раззявил? Давай сменяю жеребца на твой пароход! Ефимову хотелось ответить что-нибудь не менее остроумное, но всадник тронул шпорами бока лошади в тех местах, где густо-коричневая блестящая шерсть переходила в нежную желтизну подпалин. Жеребец перебрал передними ногами, натянул повод и пошёл крупной, размашистой рысью, а остальные лошади, поспевая за ним, перешли на короткий галоп. Маленький отряд скрылся, подняв облако вечерней пыли, пронизанной отлогими лучами. Писарчук стоял на вахте у орудия. Он тоже смотрел на всадников, пока они не скрылись, потом его внимание привлёк подозрительный гул. Привычно взглянув на залитую солнцем сторону неба, он заметил вдалеке несколько самолётов.